«дайте мне белые крылья — я утопаю в омуте
через тернии, провода — в небо
только б не мучаться»

у чанёля запястья худые, тонкие, изломанные под неправильным углом; сам он такой же — острые углы и кости-кости-кости, по которым стучат отбойным молотком звери дикие и голодные, жаждущие, одичавшие, обезумившие. чанёль кровавыми губами ухмыляется им в ответ, скалит пасть свою, будто от боли зависимый — им неведомо всем, что на сотню лет он лишён всего был.
глаз чанёлю сомкнуть страшно — пустота поглощает его сполна.

от ударов привычных, ежеминутных у него подрывается сверхновая, растекается коктейль молотова или с гранаты срывают чеку. от ударов внутри у чанёла звенит всё: будто кости рассыпались, обратившись в высохшую труху. окружающие его звери (не люди) крови требуют, как голодные монстры: разрывают плоть ему ножами-руками-зубами, обнажают кости и жалкое сердце, потрошат, и смеются диким, геенным смехом, когда он выгибается, готовый их умолять.

с каждым днём чанёль превращается в месиво из осколком, а потом руки чужие клеят разломанные детали, соединяя их как попало, наскоро, неумело, отчаянно-осторожно, будто самое дорогое. и на утро его творение вновь ломают: выворачивают суставы, синевато-алым кожу заново расписывают, и чанёль вечерами едва шевелит губами беззвучное «прости».

перед тем, как боль стала смыслом ему, чанёлю нужен был лишь перерыв. хоть немного от криков, шума и корабля. пару дней, часов, минут — хоть секунду без мысли о том, как он жизнь свою выторговывает у монстров. и как только последние шурупы у чанёля в голове начинают свою безудержную пляску, он хватает рюкзак, исчезая.
в лапы новым чудовищам.

чанёль богу не молится; для него святых нет, потому что там, где был он — ничего нет — пустота бескрайняя, холодная, отравляющая. иногда, когда на секунду он прикрывает глаза, ему чудится, что он всё ещё среди серых, металлических стен, среди сухого, безжизненного воздуха, под сжигающими глаза звёздами, под чернотой солнца, которое больше не греет — и брести ему по этому аду целую вечность среди дьяволов.
когда чанёль прикрывает глаза — вокруг пусто.
в его собственном теле тоже пусто.

потому что горячий, пульсирующий орган, бэкхён вытаскивает ему из груди, и держит в шершавых, грубых своих ладонях, баюкая, как младенца. и глаза у него пугающе-бескрайние, как пустота в чанёле, и тот тонет в них, захлёбывается.
с бэкхёнов дышится лучше, но чанёль всё равно
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] задыхается.

— бэкхён, — имя с губ чанёля звучит молитвой, последним словом приговорённого, единственным глотком кислорода. имя звучит, как надежда. на которую бэкхён кривится, от чего рот его ломается неправильной линией, и падает перед ним на колени, чтобы убаюкивать руками своими.

чувства к мальчику этому чужеродному огнём про чанёлю проходятся, а пепел в жизнь обращается — бэкхён касается трепетно и мягко; трагедией чанёлю уже кажется без него быть. и когда монстры приходят к нему с рассветом, то ему
[indent]  [indent]  [indent] не кричится уже,
[indent]  [indent]  [indent] не молится,
[indent]  [indent]  [indent] не живётся,
между ними условности не тлеют, не стираются — миром вроде друг другу единые, но чужие. чанёль думает, что бэкхёна ждать будет бесконечность; или даже чуточку дольше.
только думается чанёлю — это конец; между ними (до них) барьеры уже построены — небеса падают, вселенные рушатся; чувства эти — ошибка, сбой, неправильный код.
мы же сможем?
[indent]  [indent] (солги мне, пожалуйста, хотя бы сейчас)

эта встреча чанёлю сюрреализмом кажется; он стоит напротив чудовищ, что приходят к нему в кошмарах, переламывают кости-прутья, чтобы скалиться на то, что внутри у него бесконечная пустота.
чанёль— наизнанку вывернутый, дырявый, пробитый насквозь.

взгляд бэкхёна стреляет холостыми ему в висок, оставляя шрамы ему на сердце, и чанёль уверен — это его убьёт. не чудовища с монстрами, не кишащая болью земля, а мальчишка с бескрайней пустотой в глазах.

— привет, — выдыхает устало он, и от близости с бэкхёном, чанёля личным маленьким апокалипсисом накрывает, как защитной волной; он впивается старым болтом в незажившую до сих пор ладонь — отрезвляющая боль электрическим током ударяет по нему. если бэкхён коснётся его, то чанёль готов на плаху лечь сам — горлом к палачу. — твой народ до сих пор договорится со здешними нормально не смог. как же примут одни монстры других — интересный вопрос.

чанёль — бракованность, червивое яблоко, гниль; от такого подальше держаться, и чанёль сам себя готов на цепи посадить, лишь бы уберечь, только тянется к бэкхёну, как магнитные полюса.
— всё нормально. благодаря тебе.

[indent] бэкхён — изломы и трещины на душе чанёля;
[indent] бэкхён — взгляд в сторону, неравные выдохи и сорванные вдохи;
[indent] бэкхён — тот ради кого и в петлю, и на плаху, и под острый нож.

выстрелов пальба, битое стекло, багряные узоры на грязном полу и тела-тела-тела. пальцы дрожащие, покрытые кровью собственной, влажные и холодные, хватают тонкое запястье в попытке удержать рядом, когда суета ударной силой сбивает с ног. когда шум и крики сливаются в одно:

— нам нужно идти, — с горечью с необдуманным, но принятым решением, надрывно; потому что если не уйти сейчас, то они точно подохнут; потому что пули и стрелы свистят под головами; потому что кровь течёт и течёт; потому что такие союзы ни на земле, ни на небе не заключаются — им дорога прямая в ад. — это кровавая бойня, и мы в самом её центре. не только мои люди — стрелять могли и твои. бэкхён, пожалуйста, пошли.

если он за чанёлем пойдёт — рубикон; потому что дальше только одно — шагать вперёд, разбиваясь вдребезги от шальных ударов, но зато
[indent]  [indent]   в-м-е-с-т-е.